«Кто-то любит заниматься войной, а я люблю созидать»
Композитор Александр Пантыкин — о положительном вознице Селифане, лайт-опере и о «потрясающем времени», в котором ему довелось жить и работать
— Вы сочиняете партию в музыкальном произведении в расчете на конкретного исполнителя, зачем это нужно?
— Когда делаешь редакцию роли под конкретного исполнителя, то у него эта роль получается лучше. Певцу становится удобней и вокально, и артистически, то есть во всех отношениях он начинает чувствовать себя уверенней. А когда артист чувствует себя уверенно, спектакль всегда получается хорошо: главным действующим лицом в каждой постановке является артист.
— То есть вы фактически соавтор спектакля?
— Да, в любом смысле слова я соавтор. Я не считаю правильным отрывать музыку от либретто и от существования артиста. Юрий Георгиевич Димитрин даже ввел понятие «либреттонамузыку» — так и пишется в одно слово. Я пошел еще дальше — к созданию сценического образа артиста, в который включается либретто, музыка и способ существования артиста.
Для меня это всегда важно. Я считаю, что искусство сегодня без положительного персонажа не существует. Искусство существует, чтобы помочь человеку — иначе оно теряет смысл. Когда оно ему не помогает, а разрушает его, это уже не искусство, а психологическое воздействие, война с человеком
— А как можно заложить способ существования?
— Очень просто — надо заложить характер персонажа. Таким образом вы закладываете и способ существования. Дальше уже режиссер этот способ существования интерпретирует. Это сложнейшее взаимодействие между разными создателями. Я создатель на уровне клавира и партитуры. Режиссер — создатель сценического произведения. То произведение, которое мы видим в театре, получается в результате работы уже над моим произведением — это совсем другой результат. Их даже называть могут по-разному, как и происходит часто с моими сочинениями.
— Вы переживаете по поводу интерпретаций своих произведений театрами?
— Я имею право на свои произведения, а на то, что создается другими людьми, я прав не имею. Я благодарен им за то, что они берут мои произведения и ставят. У меня отношение разное может быть — это правда. Но я считаю так: мое дело — партитура, а театр отвечает за поставленный им спектакль. У нас разные меры ответственности.
Более того, оперный театр сегодня представляет из себя набор режиссерских интерпретаций одних и тех же оперных произведений — то есть в основном создатели просто соревнуются в интерпретациях Верди, Прокофьева, Доницетти и других классиков. Происходит освоение и создание нового гипертекста этих произведений, и это норма. То же самое происходит и с живущими композиторами, и, я считаю, это тоже норма.
— А как происходит работа над мюзиклом по классическому сюжету? Как этот сюжет можно перевести в плоскость современности?
— Самостоятельность я проявил только с «Мертвыми душами», и то после неудачной попытки: после того как мне предложили этой темой заняться в Омском музыкальном театре, я попытался, но у меня не получилось, и я отказался. Это литература, и, для того чтобы ее перевести, нужна такая новая музыкально-драматическая схема, которая позволила бы артистам существовать именно в музыкальном плане. Я такого придумать тогда не смог, но продолжал думать и совершенно неожиданно для себя вышел на решение музыкально-драматического каркаса этого произведения, который и предложил екатеринбургскому Театру музыкальной комедии. Я написал заявку — она состояла из синопсиса и 20 минут музыки. И эта заявка была принята театром, причем интересно, что сначала Кирилл Стрежнев отказался от нее, а настоял на ней дирижер Борис Григорьевич Нодельман. Он увидел в этом перспективу. Потом и Стрежнев заразился, и дальнейшая разработка моего каркаса, конечно, была связана с режиссером, потому что он очень многое внес в разработку.
— А как вы актуализировали гоголевский сюжет? Через что?
— Идея была в том, чтобы сместить акценты — главным героем является не Чичиков и не губернатор, а Лиза, дочь губернатора. Это как бы в стане суетливых дельцов. А, с другой стороны, есть противопоставление, которого нет у Гоголя — это возница Селифан, который на протяжении всего спектакля учится читать и к концу наконец научился. Первое, что он прочитал, — последние слова Гоголя: «Куда несешься ты…». Селифан стремится к духовному, к пониманию жизни и вещей, более серьезных, чем деньги и бизнес. Это как раз и есть то музыкально-драматургическое решение, когда над всей гоголевской историей появилась еще одна, с положительным персонажем…
— Вы за позитив в театре?
— Для меня это всегда важно. Я считаю, что искусство сегодня без положительного персонажа не существует. Искусство существует, чтобы помочь человеку — иначе оно теряет смысл. Когда оно ему не помогает, а разрушает его, это уже не искусство, а психологическое воздействие, война с человеком. Кто-то любит заниматься войной и разрушать человека, а я люблю ему помогать и созидать.
— «Силиконовая дура» была вашей идеей?
— Оригинальное название — «Силикон», и оно мне больше нравится, чем то, которое выбрали в Театре музкомедии. Но, опять же, это дело театра. Изначальный посыл был от главного режиссера Кирилла Стрежнева, и идея была сделать «Любовь, черт и джаз» по пьесе одного прибалтийского драматурга. С этой пьесой у нас ничего не получилось, и мы вышли на свою собственную историю, которая, как ни странно, оказалась похожа на «Первую любовь» Тургенева. И потом уже я осознанно работал над этим спектаклем в качестве соавтора либретто и драматурга как над интерпретацией знаменитого классического произведения. Я считаю, «Силикон» — это и есть «Первая любовь», сыгранная в другое время: события происходят в сегодняшней школе, мальчик и отец влюблены в одну и ту же девочку. То есть история настолько похожа, что впору было написать «по мотивам», но мы этого делать не стали, потому что, когда работали, только я ориентировался на Тургенева, все остальные — нет.
С моей точки зрения, идеальный театр — тот, который сочетает в себе вчерашний, сегодняшний и завтрашний день. Театр, который чтит традиции и играет лучшие спектакли из золотого наследия, спектакли, созданные сегодня и про сегодня, и экспериментирует. Пока таких театров нет, кроме, может быть, екатеринбургского Театра музкомедии
— А где сегодня главная точка приложения ваших сил?
— Кино я стал заниматься меньше, потому что оно практически не снимается в нашей стране. Я больше занимаюсь музыкой к сериалам — сериальность мне не очень нравится, но это способ зарабатывать на хлеб и способ «засветиться в ящике». Хотя даже это сегодня для меня не так важно, и я в большей степени занимаюсь музыкальным театром, потому что мне важно придумывать то, чего нет. «Мертвые души» — это как раз новый жанр, лайт-опера.
— Что это такое?
— Термин — от английского light, «легкий», — давно существует. Лайт-оперный театр во всем мире занимается не совсем операми и мюзиклами, а неким новым жанром, который находится посередине между существующими сегодня. В этой музыкальной структуре есть и элементы классической оперы, и мюзикловые элементы — как способы выражения мыслей, и contemporary dance, и классический балет, который в тех же «Мертвых душах» исполняет роль окружения губернатора и очень выгодно стилистически противопоставлен. Можно привлекать и поп-, и рок-музыку, и симфоническую. Самая главная составляющая — это то, что я стараюсь писать музыку не сложную и авангардную, а понятную и мелодичную, которая основывается на запоминающихся мотивчиках. Это как у Верди, чья музыка в XIX веке была народной. Сегодня пришла новая интонация, которую принесли такие знаменитые поп- и рок-группы, как The Beatles и ABBA, и возникла новая музыкальная реальность — вердиевская, только XX века. А в XXI веке эти составляющие соединились в очень странном симбиозе и создали новый жанр, который можно услышать не только у меня.
— А как вы относитесь к новым композиторам, которые сегодня пришли в театр?
— Это чистое ретро, ничего нового они не привнесли: перепевают шестидесятников, Губайдулину, Эдисона Денисова, Шнитке. Я уж не говорю о том, что это является глубоким ретро по отношению к европейской традиции второй половины XX века.
— Но у нас же не было этой ниши в музыкальном театре.
— Это не значит, что этого не было в мире — а я считаю, музыкальные процессы невозможно рассматривать в одной отдельно взятой стране. Если же мы говорим о музыкальных процессах, которые происходят на территории всего музыкального театра, то это, конечно, в прошлом.
— Почему тогда это направление в российском контексте по-прежнему не популярно?
— Оно и в свое время мало занимало слушателей, а сегодня превратилась в достаточно малочисленное направление отдельных знатоков этой музыки. Почему нет? У нас же существует деление на группы любителей разных направлений музыки: кто-то любит рэп, кто-то хип-хоп, кто-то мейнстрим, а кто-то — такую музыку, уже отзвучавший авангард, зародившийся в начале двадцатого столетия.
— Что для вас идеальный театр?
— С моей точки зрения, идеальный театр — тот, который сочетает в себе вчерашний, сегодняшний и завтрашний день. Театр, который чтит традиции и играет лучшие спектакли из золотого наследия, спектакли, созданные сегодня и про сегодня, и экспериментирует. Пока таких театров нет, кроме, может быть, екатеринбургского Театра музкомедии, который реально и занимается классикой, и ставит лучших сегодняшних композиторов, таких как Владимир Кобекин. И делает экспериментальные работы, которые явно смотрят в будущее, как те же «Обыкновенное чудо» и «Свадьба Фигаро» Дмитрия Белова — спектакли, которые могут быть не приняты широкой публикой, но несут в себе черты будущего театра.
— А что вы думаете про сегодняшнее время — какое оно для художника?
— Я же являюсь председателем Союза композиторов Свердловской области, поэтому общаюсь с большим количеством театральных людей, а не только, кстати, с композиторами. И могу сказать, что мы сегодня переживаем потрясающее время — время, когда есть все возможности для творческого раскрытия. Но наши люди настолько избалованы, настолько потребительски относятся ко всему, что сами ничем не хотят заниматься, а ждут от какого-то доброго дяденьки, чтобы он для них создал условия, дал денег и предоставил театр. Такого не бывает, никогда не было и не будет. Почему-то люди мало предъявляют требований к себе, а больше — к другим, к внешнему миру. Я считаю, это неправильно. Те, кто действительно предлагает миру что-то новое и талантливое, сегодня процветают. Для меня это очевидный факт!
