Превосходные степени множились в обе стороны, и само появление этой программы в репертуаре академического Мариинского обрастало бесконечным количеством историй, вращающихся главным образом вокруг двух версий — детективной и психоаналитической. Первая акцентировала неожиданность и романтичность произошедшего, описывая кулуарные просмотры случайной вэхаэски, долгие подступы к хореографу с избыточной куртуазностью и скандалами примадонн, восторг открытия собственных возможностей и успешный блицкриг в национальное театральное пространство. Вторая рассказывала о единственном невозможном желании, оживлявшем группу единомышленников во главе тогдашнего балета Мариинского театра и наполнявшем смыслом их долгий и безнадежный труд по освоению незнакомых территорий западной хореографии, — добраться до заветных «золотых вишен» Форсайта, висящих «где-то там» далеко в Европе. «Вишни» стали объектом желания всего русского балета, а сам хореограф встал в ряд с Мариусом Ивановичем Петипа и Джорджем Баланчиным. И реализация этого желания немедленно спустила на тормоза невротический темп развития балета Мариинского театра между двумя тысячелетиями и его подъем на пьедестал самой мощной и самой амбициозной труппы в мире.
На премьере аудитория Мариинского театра ахнула и «присела». Постановка получила беспрекословную поддержку танцевального сообщества — больше похожую на экстаз, нежели на экспертизу — и все возможные театральные премии. Послевкусие оставалось долго. Настолько, что вечер балетов Форсайта, исчезнувший на какое-то время из репертуара Мариинского театра, был возобновлен с нерастерянным качеством и с обязательными «Вишнями».
И это всеобщее благодушие как-то оттенило обстоятельство, которое, однако, не поддается никакому объяснению, особенно учитывая экстренный режим постановки. И это обстоятельство заключается в том, что Мариинский театр вдруг оказался способен на такое качество в этой чужой эстетике, что эмоции захлестнули уже самого Форсайта. Казалось, что скрежещущий саунд Тома Виллемса не мог звучать в этих бирюзовых интерьерах. Эти танцовщики не могли так грациозно вырваться из, казалось бы, впаянной в тело академической формы, не могли так отвязно запрокидывать перешпагаты и закручивать сиссоны. Эти артисты не могли так транслировать страсть без всякой актерской составляющей. А они станцевали так, как будто репетировали эту хореографию с детства. И пусть не говорят, что Форсайт классичен — выпустить руку из плеча, ногу из бедра, прыгнуть не только вверх, но и вперед, в сторону и еще вильнуть рабочей — это все равно что переставить раскладку на клавиатуре. И мариинские сумели сделать это за время, которое мне понадобилось бы только на переключение регистра. Эта внерациональная способность, возможно, и сделала постановку Форсайта в Мариинском театре настоящим событием вопреки всем возможным рациональным интерпретациям.
Балерина Екатерина Кондаурова — о своей встрече с Форсайтом
— Чем стал Форсайт для вас?
— Работа с Форсайтом была самой важной в начале моей карьеры. Если бы я не столкнулась с ним и не участвовала в его спектаклях, возможно, меня сейчас не было бы в театре. Он дал такую веру в себя и открыл такие возможности, о которых я и не знала, что они есть. Этот день, эта премьера перевернула всю мою карьеру, потому что все увидели, что я что-то могу.
— Тяжело было работать?
— Очень круто! Тяжело было изначально, потому на тот момент это была, пожалуй, первая такая работа современная в театре. И такая величина — Форсайт. Мы в школе только смотрели дуэт из «Вишен». А когда мы с ним работали, это было не то что сложно, а так интересно. Он необычайной энергией владеет. И даже когда ты сдох и ничего не можешь, он так тебя настраивает, что ты готов еще весь день прыгать, скакать.
— Говорили, что так, как танцует Мариинский, вообще никто не танцует.
— Потому что сам Форсайт так говорил. Я много видела записей — все танцуют по-разному. Но из-за того что его спектакли идут в труппах, направленных в основном на современный репертуар, это выглядит иначе немного. Я думаю, его привлекало и изначально пугало, что мы не сможем, не справимся. Мы классическая труппа, а у него должно все тело ходить ходуном. Мы по-другому танцуем, и линии классические, конечно, здесь играют роль. Сейчас, когда он приехал на восстановление, у него были даже немного другие требования, просил: «Зачем вы танцуете, как модерновая компания. Нет! Мне нужно, чтобы вы все четко, классично делали».
У меня-то не было особых проблем. Это было начало моей работы в театре — из школы обычно все приходят немного разобранные, не совсем все четко стоит, не всегда бедра в правильном направлении. Это как раз нужно было для Форсайта, он любит все разобранное.
