«Надо ценить открытое пространство»
Главный режиссер екатеринбургской Музкомедии Кирилл Стрежнев — о современном мюзикле, Бродвее и о том, почему театр это «проточная вода»
— Вы много ставили современных мюзиклов и все больше двигаетесь в эту сторону. С чем это связано?
— Я вообще последние годы не ставлю классическую оперетту — даю возможность другим режиссерам это делать. Я тут посчитал — в профессии я уже тридцать девять лет. Так страшно стало! Так вот за первые двадцать я поставил все самые великие оперетты. И «Веселую вдову», и «Принцессу цирка», и «Летучую мышь» — весь первый круг, хиты, высочайшие вершины Легара, Кальмана и Штрауса. И, откровенно говоря, мне как человеку, в дипломе которого написано «режиссер драмы», этого оказалось достаточно. Я получил удовольствие, и спектакли вышли неплохие. После этого мне неинтересно ставить оперетты второго и третьего круга — с плохими либретто, с плохой музыкой. Меня потянуло в другую сторону, и последние 10-12 лет мы занимаемся созданием «эксклюзивных спектаклей».
Театр — проточная вода, ручей, и создание таких произведений очищает всех и создает в театре хорошую атмосферу
— А сочиняете их коллективно?
— Совместно с авторским коллективом «композитор — драматург». Уже на первом этапе в этот процесс включен режиссер и музыкальный руководитель спектакля. Более того — авторы, которые с нами работают, пишут спектакль по концепции театра, учитывая конкретных артистов. Мы сразу знаем, кто какую роль будет играть. И это уникально в том смысле, что на каком-то этапе соавтором спектакля становится хореограф, хормейстер, художник, а потом уже — артисты, потому что это на них написано. Спектакли идут в одном составе, и каждый артист считает — это мое. Это здоровый актерский эгоизм, который я приветствую. Это значит для артиста, что он никогда не подведет театр и профессию. Будет беречь себя, поэтому замен исполнителей практически не бывает. На этом пути последние годы нас постигает удача — в основном все спектакли, в том числе и награжденные «Маской», сделаны как авторские.
— То есть композитор знает специфику артистов и учитывает ее?
— Александр Пантыкин, во-первых, знает труппу, потому что у нас в театре идет много спектаклей с его музыкой. И, во-вторых, ничего нет страшного в кастинге: мы пробуем, имеем право на ошибку, но нельзя сделать спектакль, сидя за столом. Часто бывает, что приносят концепцию, а она не влезает в реальную жизнь. Нужно на берегу договариваться, тогда все получают удовольствие от сотворчества. Мы этим путем будем и дальше идти — будем работать с современными авторами в надежде не на награду, а потому, что театр — проточная вода, ручей, и создание таких произведений очищает всех и создает в театре хорошую атмосферу.
— Как жанром мюзикла — все-таки подчеркнуто условного театрального жанра — говорить про современность?
— Все эти проекты, о которых я говорю, я бы назвал не словом «мюзикл», определения которому так никто и не нашел, а современным музыкальным спектаклем. Нужно просто делать честную работу по меркам музыкального театра и не озираться по сторонам. И тогда это может быть спектакль про 2014 год, но на материале «Мертвых душ».
Я почему работаю в музыкальном театре всю мою жизнь? Я глубоко убежден, что музыкой можно выразить больше, чем словом. Это позиция спорная, со мной мои друзья-режиссеры из драматического театра, наверное, не согласятся. Но одной музыкальной темой можно выразить со сцены содержание 10-минутного монолога, потому что музыка — мощнейшее выразительное средство. Другое дело — как ею распоряжаться будут режиссер, либреттист и композитор.
— А как закрыть глаза на «театральность» жанра и понять, что с тобой говорят про современность?
— В искусстве нет рецептов, но есть некие наблюдения. Здорово, когда зритель, который приходит на музыкальный спектакль, забывает, что артист поет. Это условность, но есть возможности ее скрыть — а то, что греха таить, в оперетте попели, потанцевали, поговорили. В мюзикле все соединено и слито, и мы, конечно, используем этот ход. И вот тогда зрителю все равно, как идет этот поток информации и чувства — ему все равно, поют или танцуют. Главное, чтоб это попадало в душу и волновало.
— Какие у вас ощущения от минувшего двадцатилетия?
— Самые тяжелые были 90-е годы, и это закономерно: открылся железный занавес и на людей обрушилось огромное количество информации. И зритель увидел, что в мире есть совершенно потрясающие образцы того, чему он рукоплескал в предыдущие годы и видел впервые. Поэтому зритель говорил: я не пойду в театр, а буду сидеть перед экраном и смотреть, или поеду за границу и посмотрю живьем. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло: для российского театра эти годы не прошли даром, мы вошли в мировое пространство, сохраняя русскую музыкальную и драматическую культуру, набрали опыт — и технический, и приемов, и по всем компонентам. Это очень важно, потому что можно жить всю жизнь с мыслью, что наш балет самый лучший. А потом оказывается — у них классический балет тоже хорош, а кроме него у них есть еще contemporary dance. Надо ценить открытое пространство, фестивали и возможность обмена — это свобода, гармония и воплощение мысли о том, что мы живем на этой планете все вместе.
Надо ценить открытое пространство, фестивали и возможность обмена — это свобода, гармония и воплощение мысли о том, что мы живем на этой планете все вместе
— Сегодня люди снова пошли в театр — чего они ждут от театра?
— Я как-то оглянулся назад и увидел, что все последние мои работы — это размышление о России, в которой очень медленно все меняется. И неважно, какого времени — XIX, XX или XXI века. Такова наша страна и наша жизнь. И мы же должны думать, для чего я живу, что я в этом мире — поэтому у меня возникла «Свадьба Кречинского», потом «Мертвые души», потом «Храни меня, моя любимая», потом «Силиконовая дура» — это все про нас. Готовые спектакли, перенесенные из Бродвея или Европы, очень хорошие, но зрителю подлинного сопереживания не дают — кроме «Норд-Оста». Очаровывает качество, свет, звук, но какая-то чужая жизнь Джима и Мэри меня не волнует — меня волнуют Ваня и Маша. Поэтому люди идут на вроде некассовую «Белую гвардию», поэтому «Екатерина Великая» и «Мертвые души» — репертуарные лидеры. Меня радует, что зритель голосует за это ногами — вне зависимости от канкана и реприз.
— Вы знаете все про Бродвей. А в чем специфика их мюзикла?
— Я практически каждый год бываю в Нью-Йорке, отслеживаю репертуар, лекции читаю и действительно много знаю. Последний спектакль из американской классики, который я поставил, был «Хелло, Долли!» — замечательная музыка и пьеса, не про нас. Не нужно автоматически делать клише. Это две великие культуры — американская и российская. Развиваться они должны, взаимообогащаясь, но все-таки отдельно. В Америке есть потрясающие артисты, которые владеют психологическим театром, потому что учились по Михаилу Чехову. То, что у нас есть хорошие артисты, мы и так знаем. Но вот они как люди ищущие пытаются напитываться тем, что не знают. Они открыты. Хорошо, что и мы открыты теперь. Единственное, чего не нужно делать, — клише.
— А по Петербургу вы скучаете?
— Мне этот вопрос очень часто задают, и ответ у меня, конечно же, готов. Для меня, ей-богу, не важно, где жить — мог бы и в Каменске-Уральском или в Нижнем Тагиле, если б там был театр, в котором я могу делать все, что хочу. Не важно, где жить, важно, где служить искусству. Я могу, когда мне вздумается, поехать в Петербург и походить по своим любимым местам, поплакать и порадоваться. Но возвращаюсь я сюда, потому что это город, который сделал мне все. И у меня есть понимание того, что я создал театр, труппу, в которой моих прямых учеников почти половина. Я не могу их предать. А самое главное — я здесь могу все, что мне хочется. В театре — команда, которая работает в одном направлении. С приходом моего любимого директора Сафронова я освобожден от всех административно-финансовых функций и занимаюсь только творчеством. Ну и потом жить в Петербурге ради того, чтобы прогуливаться вечером по Невскому проспекту, — я считаю, это суета. Нехорошо. А Екатеринбург так расцвел — просто Сингапур какой-то. Город театральный, с очень высоким уровнем медицины, научной мысли, а значит наличием творческой и технической интеллигенции. Меня устраивает такой климат.
