— Через год после урожайного 1997-го вы закончили факультет театра кукол в Санкт-Петербурге. Как на вас повлияли номинировавшиеся тогда на «Маску» спектакли?
— Для нас это было толчком. Ведь в обучении главная часть — это не только лекции. Важно, что ты можешь увидеть. Для нас это был Жанти с его мастер-классами в Академии. Это, конечно, Габриадзе, он тогда работал в Петербурге, его «Песня о Волге» до сих пор звучит в ушах. Это фестивали театров кукол, среди которых в то время в авангарде был «КукАрт». На одном из этих фестивалей театр «Тень» открыл новый для меня язык, где органично сплетались тени и классическая музыка. Это журнал «КукАрт», издание о театре кукол — стильное и с юмором. Эхом звучал уже переехавший из Челябинска в Воронеж Вольховский, и мы даже с Женей Ибрагимовым ездили к нему, чтобы увидеть его еще живые спектакли.
— Я знаю, что у вас изначально драматическое образование.
— Чему я беспредельно рад и благодарен своим мастерам. Поэтому и в большинстве моих спектаклей сочетаются драматический театр с театром кукол. Каждый художник интересен своим собственным языком. Мой язык — синтетический театр. В «Собаке» так называемый живой план — это взрослые, в «Кармен» — цыганский табор. Если в первом случае это спектакль для всей семьи, то постановка в вологодском театре «Теремок» — для взрослых. Но только узкий круг зрителей понимает, что это нормально. В целом же в обществе бытует мнение, что театр кукол — только детский театр. На самом деле театр кукол — это универсальное искусство, в том числе и для детей.
Нельзя быть асоциальным, но и нельзя впускать в театр кукол документальный театр как направление, ведь у нас есть метафоры. Для них зачастую описание грязи и негатива — это нормальный язык, а для нас — некукольный формат. Если хочется поставить что-то социальное с куклами — надо брать Петрушку.
— Мне кажется, что такое отношение появилось потому, что театр кукол замкнут в себе. Это хорошо или плохо — такая замкнутость?
— Во многом это хорошо. Но это не замкнутость, это самобытный мир. Чем мы, кукольники, занимаемся? Мы оживляем неживое, подкладывая под игру смысл, мысли великих — то Андерсена, то Шекспира. В этом-то и кайф, и уникальность театра кукол. Хотя иногда не только театра кукол. Смотришь спектакли Някрошюса, а у него все — через предмет. Он мыслит иными терминами, близкими к нашим, через фактуру, символ, знак.
— А для детей на сцене все должно быть так же сложно?
— Нет, все так же честно.
— Как это?
— С той же затратой, но применяя принцип сокращенности.
— Что это такое?
— Это выведенная мною формула. Так нас учили. Проработав событийный ряд по всем его законам и канонам, потом, даже иногда вопреки логике, я его сжимаю по темпоритму. Чем лаконичнее действие или фраза, тем интереснее оно для ребенка. Мое кредо — театр для всей семьи. Мне интересно возвращать папу или бабушку в детство, потому что потом они могут вечером вместе поговорить об увиденном — и не только. В этом смысл.
— Это поэтому в спектакле «Все другие и собака» звучит «Yellow Submarine»?
— Да, это подкупает взрослых, в этот момент они мои.
— А дети что делают в этот момент?
— Дети слушают красивую, качественную музыку, даже классическую. Их ухо ничем не испорчено.
— Без чего не может обойтись спектакль для маленьких? Кто-то считает, что он должен поучать или воспитывать.
— «Поучайте лучше ваших паучат», — говорил Буратино. А мой мастер говорил: «Если вы начнете воспитывать, то зритель-ребенок закроется, он от этого и так устал и в школе, и дома. Пришел в театр, и тут поучают». У меня колоссальный опыт общения с детьми. Все удивляются: откуда ты это знаешь? Не потому, что у меня дочь. День за днем к нам в театр «Карлссон-хаус» приходили дети. (Борис Константинов играл в спектакле «Мой Карлссон» повзрослевшего малыша Сванте. Он встречал каждого зрителя, провожал в зал, а потом комментировал происходящее на сцене, сидя на подушке, как все маленькие зрители. — А.Г.) Я сначала разговаривал с ними, сюсюкая, они не хотели слушать. Потом я примерил роль строгого рассказчика, стал говорить так, что меня слушали и подчинялись, но это было скучно и мне, и им. Когда я заговорил на их языке, где-то даже грубо, стал одним из них, они мне поверили и стали сопереживать персонажам на сцене. А это дорогого стоит.
— Опыт «Карлссон-хауса» пригодился вам в дальнейшем уже не как актеру, а как режиссеру?
— Думаю, да. В спектакле «Все другие и собака» я заговорил со зрителями стихами замечательных поэтов Вадима Левина и Ренаты Мухи. Театр кукол по природе своей поэтичен. Моей задачей было соткать из стихов некий рассказ. Получился такой спектакль-праздник. Правда, я не очень этим доволен.
— Мне как раз нравится это ощущение счастья в «Собаке».
— Потому что у людей на самом деле счастья нет. Маленький ребенок сегодня дома видит, как большая семья, обитая по воле случая в одной квартире, делит друг с другом свое маленькое жилье. Я вижу замкнутого, загнанного, обозленного ребенка, но у него есть как будто все. Он несколько раз ездил в Турцию в аквапарк, но никогда всей семьей они не ходили в поход, не сидели у костра. Слушая природу, помолчать всем вместе, не чувствуя себя одинокими, — вот что ценно.
Мое кредо — театр для всей семьи. Мне интересно возвращать папу или бабушку в детство, потому что потом они могут вечером вместе поговорить.
— Вы были членом жюри «Золотой Маски». И от вас, и от ваших коллег я слышал потом некое сожаление, что в драме работают интереснее.
— Можно жаловаться на то, что театр кукол находится на задворках искусства, сетовать, в каких условиях работают театры в провинции. Это мельчит человека как личность. От этого и спектакли мелковаты, крупные задачи не ставятся. Какой там эксперимент, там бы сделать продукт, который можно продать. Потрясающих событий в мире театра кукол нет, нет той энергии, о которой мы говорили в начале. Мы сами виноваты. Всегда надо не бояться ошибаться, и тогда воздастся. Каждый раз нужно совершать подвиг. Давайте избавляться от комплексов. Я спрашивал своих коллег, у них похожие ощущения: недавние годы были ямой, но сегодня, в 2014 году, появилась какая-то сила, энергия. Сейчас время накопления смысла. Как говорится в пословице, «Терпение и труд все перетрут». Нам надо не бояться двигаться, не важно, в каком направлении. Пусть даже вернуться к корням, как сейчас театр «Тень» из Лиликании вернулся к Шекспиру.
Неужели все уже пройдено? Сегодня тенденция в драме — социальные спектакли. В чешском театре кукол «Альфа» идет спектакль «Путин катается на лыжах», голландец австралийского происхождения Невилл Трантер ставит спектакль о войне в Ираке. Почему этой темы совсем нет в российском театре кукол?
Обычно известный современный драматург не позволяет театру удалить слово из пьесы. А профессия кукольника — переводить драматургию на наш язык. И сложность этого перевода в том, что кукла не выдерживает много текста.
Но социальный спектакль может быть не только про политику. В Европе популярен подобный театр для детей. Например, на недавней конференции в Австрии серьезно обсуждался вопрос, что в спектакле для маленьких в связи с проблемой мигрантов должны появляться персонажи разных национальностей, чтобы все зрители могли увидеть себя на театральной сцене. То же касается детей-инвалидов.
Кукольник подаст подобную историю о том, что мальчик-инвалид стал впоследствии спортсменом, легко, без мрака и уродства. Нельзя быть асоциальным, но и нельзя впускать в театр кукол документальный театр как направление, ведь у нас есть метафоры. Для них зачастую описание грязи и негатива — это нормальный язык, а для нас — некукольный формат. Мне кажется, если хочется поставить что-то социальное с куклами — надо брать Петрушку. Но современные петрушечники все делают по канонам — реконструкция, как в музее — фольклорист и театровед Анна Федоровна Некрылова сразу аутентичный текст узнает. Если Петрушка берет дубинку, то он должен воевать и не бояться, что придут казаки.
— Можете ли вы себе позволить смелые эксперименты здесь, в Театре кукол им. Образцова, оплоте консерватизма?
— Мне кажется, да. В случае отрицательного ответа я бы сюда не пришел. А если сегодня Образцов, тихо шаркая, появился бы в зале, сел и увидел свои спектакли, он был бы немало удивлен: почему все осталось, как в 1968 году? Ведь его энергия еще есть в театре, но она остановилась, потому что актеры остановились. Главное — говорить правду на любом языке, пусть и на языке театра, где говорят куклы.
