Если мы забываем, что история не с нас началась и не нами закончится, теряется смысл жизни. Может быть, надо жить сегодняшним днем, но одновременно с этим надо помнить, на чем, как говорится, стоим. Эта тема — повод для горьких размышлений, для иллюзий и разочарований. Мне кажется, именно историческая память наводит на мысль (и это особенно ценно для меня), что частная жизнь человека — бесценна. И когда я делал «Берег утопии», я искал именно этого позитивного содержания. Сначала у меня появился текст, который мне передал переводчик Аркадий Островский. В первую очередь на меня произвела впечатление форма, даже не содержание. Это свойство драматургии Стоппарда. Как он распоряжается временем, как перебрасывает действие из одной эпохи в другую, как пропускает время сквозь судьбы… А с другой стороны, встал этот вопрос: чьи мы, откуда мы. Люди, которые жили совершенно другой жизнью, оказывается, имеют к нам непосредственное отношение. Этот мостик Стоппард выстроил грандиозно. Даже стыдно, что только благодаря приезду Стоппарда мы поехали в Прямухино, провели субботник в Ленинских горах, очистили знаменитую стелу, где давали клятву Герцен и Огарев. Это, кстати, оказалось очень сложным — нужно было получать всякие разрешения и согласования. Но было весело и хорошо — листья падали и падали, а наши все убирали их и убирали. Эти полтора года были в театре хорошим временем, с удивительной интеллектуальной атмосферой. Я всегда мечтал о театре, который был бы похож на университет — чтобы актеры ходили в библиотеку, обменивались книгами.
Даже стыдно, что только благодаря приезду Стоппарда мы поехали в Прямухино, провели субботник в Ленинских горах, очистили знаменитую стелу, где давали клятву Герцен и Огарев
А сам Стоппард пять лет сидел в библиотеке Лондона и истово изучал подлинники. Он до такой степени погрузился в материал, что получил право распоряжаться этим материалом свободно как драматург. Когда человек по-настоящему знает, то имеет право на очень многое. Он приезжал к нам несколько раз на протяжении полутора лет, разговаривал, встречался, смотрел репетиции, но вел себя предельно деликатно. Когда мы разобрались в материале, почувствовали внутреннюю творческую свободу, то вдруг учуяли запрятанный в тексте всепобеждающий юмор Стоппарда. Как только мы поняли, что это, грубо говоря, английская комедия, то все стало складываться. Юмор только обострил наши боли и беды, но это еще и спасительная вещь. Мы очень серьезны по отношению к самим себе. Стоппард очень ценит своих героев, считает Герцена одним из главных европейских мыслителей второй половины XIX века. Так относясь к персонажам, он имеет право над ними иронизировать.
На меня как на сумасшедшего все смотрели, когда я это затеял. Не было человека, который бы не сказал: «Ты вообще в своем уме… про Герцена… про это… три пьесы…» Но упрямство сработало, и оказалось, что это находит отклик в зале. Спектакль играется уже семь лет, многие приходят не один раз. Важно, что нам удалось с этой темы, с предреволюционного периода, снять официоз, остававшийся с советского времени. Оказалось, что это живые люди со своими противоречиями. Удивительно, что Стоппард писал эту трилогию для Национального театра в Лондоне, одновременно пьеса ставилась в Нью-Йорке в Линкольн-центре, и почти тогда же Стоппард летал из Лондона в Москву. Казалось бы, им-то что? Но и за рубежом эта история находит активный отклик, постановка Тревора Нанна в Лондоне имела невероятный успех. Эта пьеса связана не только с исторической конкретикой, а в первую очередь с живыми людьми, с взаимосвязью личной и общественной жизни, с желанием обустроить государство, с иллюзиями, надеждами, разочарованиями.
На меня как на сумасшедшего все смотрели, когда я это затеял. Не было человека, который бы не сказал: «Ты вообще в своем уме… про Герцена… про это… три пьесы…» Но упрямство сработало. Спектакль играется уже семь лет.
Было поначалу ощущение временного разрыва, другой эпохи. Но когда мы работали над спектаклем, эта дистанция стремительно сокращалась, чувствовалось, что мы идем навстречу друг другу, зазор исчез. Все было про нас, хотя мы в сто раз менее образованны, менее любопытны. При этом они смотрятся как наивные люди — хватаются то за Канта, то за Шеллинга, все время ищут, а мы все стремимся к какой-то стабилизации, которая оборачивается стагнацией. Все стремятся все заорганизовать, это сегодняшняя тема. Энергия метаний и заблуждений движет людьми по-настоящему, а не приводит к какой-то одной системе. Вообще, самое интересное в творчестве, в искусстве — понимание противоречия человеческой натуры, самой жизни внутри человека, отношений между людьми.
Факты, мне кажется, надо хорошо знать, тогда появляется правда в свободной интерпретации, в свободном построении. Просто ставить историческую пьесу, которая не имеет к тебе никакого отношения, неинтересно. Стоппард говорил мне, что для него все началось, когда он прочитал фразу Белинского, сказавшего, что не останется в Париже, потому что слово здесь свободно и ничего не значит. А в России за твоим словом, даже испорченным цензором, будут выстраиваться очереди. Для Стоппарда это стало толчком для соотнесения этой далекой истории со своим опытом. Это уже творчество.
История интересна, когда всматриваешься в нее как в зеркало. Это происходит на «Береге утопии»: в историческом материале находишь себя.
Отсутствие исторической памяти — наша наисерьезнейшая проблема, которая приводит к самоизоляции. Это дорога в никуда.
