— Ваш петербургский «Мрамор» был одним из самых радикальных театральных экспериментов, далеко шагнувшим за пределы 90-х. Как вы его сочинили? Как вообще относитесь к тому спектаклю и к тому «неофициальному» пространству, в котором он игрался?
— Как сочинил? Играючи. Форма всегда высвечивается во время игры. Мы себя и в подвал галереи «Борей» посадили так же, как Бродский своих героев в Башню. Нам так хотелось думать. Для нас это была игра увлекательная. Когда получается свободно и увлекательно играть, то открываются неожиданные возможности. А спектакль, как показывает опыт, творение автономное. Когда играется, то просто на глазах «взрослеет». А если и не играется, то с годами уходит. Или это ты скорее уходишь от него. А он тебя ждет, скучает. Не знаю, меняешься ли, но уходишь. А с уходом из жизни Николая Григорьевича Лаврова «Мрамор» ушел… в вечность. Сколько людей прошло в стенах этой галереи «Борей»! Музыкантов, художников, писателей, да и просто интересных собеседников. «Там замертво спят сотни тысяч шагов. Врагов и друзей, друзей и врагов. И шествию теней не видно конца…» И наши тени там бродят. Отношусь как-то.
Дико, пожалуй, взять пьесу, только потому, что она очень нравится, и ты, кажется, знаешь, что бы хотел в ней открыть. С пьесой надо договариваться, тогда она откроется. И откроется такое, чего ты даже не ждал, хотя думал, что уже всё понял и знаешь как
— Вы отчасти режиссер-формалист, но в изысканной и сложной форме ваших спектаклей актер — принципиальная единица. Что является вашей творческой методологией?
— А вы ее уже и обозначили. В самом вопросе и ответ заложен. Искать единство формы и содержания. В этом смысле самый продуктивный метод — это отсутствие какого бы то ни было метода. Я просто знаю, что «В начале было слово…»
— Как вы выбрали пьесу «Потерянные в звездах» — почему именно она показалась необходимой в 2000 году?
— Это как раз тот самый случай, когда пьеса выбрала меня. Мне ее предложил для постановки Гетман Александр Владимирович, на то время художественный руководитель Театра на Литейном. Правда, исполнителей пришлось найти не сразу. А когда их нашел, то и пьеса зазвучала. Да и называлась она «Продавцы резины». Название «Потерянные в звездах» мы уже позже обнаружили. А необходимость определилась как раз наличием той компании, с которой удалось ее воплотить. Дико, пожалуй, взять пьесу только потому, что она очень нравится и ты, кажется, знаешь, что бы хотел в ней открыть. С пьесой надо договариваться, тогда она откроется. И откроется такое, чего ты даже не ждал, хотя думал, что уже все понял и знаешь как. Если распределение точно угадано или сошлось, то пьеса даст тебе возможность для маневра. Можешь менять местами части, добавлять другие тексты. Все сойдет с рук. Сам почувствуешь, когда пьеса пускает тебя. Благодарит.
— Был ли успех на «Маске» ожидаемым для вас и команды актеров «Звезд»?
— Мы сыграли и уехали. Мне в голову даже не приходило остаться не церемонию. Тем более что в Питере на предшествовавшем «Маске» «Золотом софите» спектакль не был упомянут даже в номинации. (Правда, странно на фоне активного умолчания выглядело награждение Вячеслава Захарова за лучшую мужскую роль.) А в Москве мы сыграли только один спектакль. Маска запланировала два, но нам нужна была репетиция, пришлось пожертвовать одним днем. Помню, играли с удовольствием. Нас сразу приняли. Это чувствовалось с первых минут спектакля. В Питере играли всегда напряженно. Часть зрителей уходила с криками «Позор!», другая часть оставалась и кричала «Браво!!!». А в Москве вдруг зал откликнулся целиком и сразу. Это, конечно, порадовало. Правда, потом, после награждения, когда нам досталось сразу две «Маски» — и за спектакль, и за режиссуру, — некоторые критики нам сразу объяснили, кто мы такие в этом «лучшем из миров». Мне было искренне жаль членов жюри, которых обвинили во всех грехах, а особенно в потере какого-либо «самоконтроля», ввиду того, «что без памяти влюбились в питерский спектакль, который не числился в фаворитах». В этом смысле хорошо, что уехали. Чувствовать себя виновником сорванного торжества, где уже распределены все награды, было бы еще хуже. Впрочем, мы были очень довольны. Ибо оценка тех, к кому действительно хотелось прислушаться, к счастью, была достаточно высокой.
— Сегодня вы то и дело покидаете Петербург и работаете вне его — с чем это связано? Нуждаетесь ли вы, один из персонажей «петербургской новой волны», в том, чтобы работать в Петербурге?
Просто я люблю театр. В конце концов, это единственная форма жизни, где поиск «правды существования» – это всего лишь увлекательная игра. А игра объединяет
— Никогда не чувствовал себя персонажем, как бы его из меня ни делали. Всегда бежал этого. Да и какие волны на болоте? А потом место — это всегда форма мышления. Санкт-Петербург, умышленный город, придуманный, сочиненный. Я никогда не забывал об этом. И когда тяготился им, и когда скучал по нему. Процесс обратим. Город всегда со мной. Где я, там и Он.
— Как вы ощущаете сегодняшний театр — что он, каков он, какова его философия?
Что такое «сегодняшний», понимаю с трудом. Я знаю, когда театр есть. И знаю, когда, его, Театра, нет. И мне никто не докажет обратного. Я даже не могу серьезно это обсуждать… Беда в том, что образ слова «сегодняшний», «современный» в нашем представлении чрезвычайно раздроблен. Что подразумевается? Наверное, потому, что мы сами чрезвычайно раздроблены и разобщены. Единственное, что нас по-настоящему объединяет, так это необходимость зарабатывать деньги. Театр сегодня занят проблемой заработка. Да и не только театр. «Современно» там, где полна касса. С этим трудно поспорить. Многие ведущие театры страны тому прямое доказательство. Репертуарной политики больше не существует. Вернее, «зарабатывать» — в этом и есть репертуарная политика. Точнее, интерес. Выбор материала для постановки определяется гарантией пополнения кассы или же участием в постановке «звезд», что в принципе одно и то же. Заработок, доход — вот злободневность, вот… философия. Впрочем, это взгляд изнутри. Я не смею претендовать на обобщение. Мало смотрю спектаклей. Так, улавливаю общую тенденцию.
Просто я люблю театр. В конце концов, это единственная форма жизни, где поиск «правды существования» — это всего лишь увлекательная игра. А игра объединяет. Игра всегда организованна. Чиста и опрятна. У нее должны быть правила, иначе это не игра, а мура какая-то. В жизни может произойти все что угодно, на то она и жизнь. Она за пределами нашего контроля, понимания. В искусстве все, что происходит, должно быть доказательно, неотвратимо. И это самое сложное, но стремиться к этому — это единственный способ познания того кошмара и хаоса, который мы порой называем жизнью, где, увы, как показывает опыт, правил нет. А театральность, пожалуй, это наивысшая форма игры. И игра эта Свята! Она порой спасает. Игра пьянит, вселяет надежду на новую игру. И нет этому конца.
— Вы замечательно выступаете в качестве артиста. Что дает этот опыт сегодня?
— Это единственная на сегодняшний день возможность следить за спектаклем. В противном случае я буду от него отлучен, как показывает опыт. Вот и все. Да и потом — я просто с удовольствием это делаю.
