«Мы все завязаны друг на друге»
Актриса «Студии театрального искусства» Мириам Сехон — о театре-доме, взрослении и сплоченности.
— Как вы попали в мастерскую Женовача? Ваш театральный опыт ведь начался раньше?
— Я в 6 лет с родителями уехала путешествовать и жила в бродячем театре. Мама-журналист работала там художником-костюмером, папа — и актером, и музыкантом. Мы жили на старой ферме в центре Франции, репетировали и потом ехали в турне. Сначала я ходила во французскую деревенскую школу, а потом, выучив английский, в школу при театре, которая была в автобусе, путешествовавшем с нами. Дети участвовали в постановках и, как делают до сих пор в Авиньоне, рекламировали спектакли на парадах.
Когда я вернулась в 11 лет в Россию, поступила в «Класс-центр» — тогда это было такое место, где после школы занимаешься актерским мастерством, сценической речью и музыкой. И одним из бывших учеников «Класс-центра» был Кирилл Пирогов, который приходил к нам на всякие вечера. От него я узнала про «Мастерскую Петра Фоменко», куда стала ходить на все спектакли.
Сергей Васильевич говорил: «Если хочешь понять, правильно ли набрал курс, посмотри перед экзаменом, где они там во дворе — если все вместе кучкой, значит, правильно
После школы решила в театральный поступать, но думала — мама будет против. А мама сказала: «Я не очень одобряю, но если ты поступишь к Фоменко, то да». Потом стало ясно, что Фоменко не набирает, а набирает Женовач, но педагогический состав не изменится. Я поступила и была счастлива, и мама тоже.
— У вас на курсе было много людей, уже чему-то где-то серьезно поучившихся. А из чего складывалась учеба?
— У меня было полное ощущение, что никаким навыкам нас не учат. Кроме, понятно, танца, речи и остальных профильных предметов. У нас были уроки импровизации с Евгением Борисовичем Каменьковичем, уроки актерского мастерства с Германом Сидаковым, а дальше — показы и задания. Сергей Васильевич занимался с режиссерами. Но то, как он и остальные педагоги разбирали наши отрывки на обсуждениях после показов, и было главным в обучении. Сергей Васильевич никогда не говорил: «Так нельзя». Он говорил: «В эту сторону лучше не ходить, вы попробуйте вот так…»
К каждому понедельнику мы готовили этюды, отрывки и еще капустники после показа, чтобы порадовать педагогов… Наша мастерская привила нам вкус, научила жить и работать в ансамбле. И учились друг у друга, репетируя с режиссерами, наблюдая.
— А как сложились ваши взаимоотношения на курсе? Со стороны кажется, что вы дружные.
— Я вижу большую разницу в тех курсах, которые набирает Женовач. Люди и время меняются. Есть курсы младше, а есть старше. У нас было несколько мальчиков из Москвы и я — самая юная девочка. Остальные чуть старше, кто-то уже успел поучиться, причем не только на артистов. Все были готовы серьезно учиться, знали, чего хотят добиться. И мы как-то сразу были очень сплоченные. Сергей Васильевич говорил: «Если хочешь понять, правильно ли набрал курс, посмотри перед экзаменом, где они там во дворе — если все вместе кучкой, значит, правильно».
— И в театре потом это чувство сплоченности осталось? Что для Женовача важно как для «строителя» театра?
— Для него театр — это ансамбль. Человеческое и актерское неотделимо друг от друга. Сейчас мы уже взрослые и у всех какие-то дела, но все равно мы как большая семья: кого-то ты любишь, про кого-то уже знаешь все, а потом вдруг — раз, и все меняется, и человек открывается с новой стороны. Важно не терять ощущения радости работы друг с другом — тебе должно быть комфортно и приятно что-то вместе делать. Есть какие-то театральные байки про то, как старики травят молодых, я про это ничего не знаю, наши следующие «женовачи» органично влились и добавили новую энергию. А к театру мы изначально относимся, как к дому.
Для него театр — это ансамбль. Человеческое и актерское неотделимо друг от друга. Сейчас мы уже взрослые и у всех какие-то дела, но все равно мы как большая семья: кого-то ты любишь, про кого-то уже знаешь все, а потом вдруг — раз, и все меняется, и человек открывается с новой стороны. Важно не терять ощущения радости работы друг с другом
— А кто в итоге главный в процессе сочинения?
— Обычно Сергей Васильевич приносит свою текстовую композицию, читает нам вслух, мы начинаем репетировать и что-то в процессе меняется. А «Записные книжки» мы придумывали, как раз когда к нам пришли ребята из второго набора. Мы сидели все вместе с Женовачом за большим столом, читали записные книжки Чехова, все четыре тома, выбирали фразы, которые потом вошли в спектакль. В процессе рождения спектакля мы были все вместе. Это нас очень сплотило с молодыми.
Когда мы еще учились, он работал с нами больше как педагог. Он выбирал по нам материал. Потом мы становились взрослей и по мироощущению чуть ближе к нему. И в какой-то момент он стал работать с нами, как со взрослыми: когда спектакль уже сделан, мы сами его тащим, делаем свою внутреннюю работу. И уже никто не приходит после каждого показа делать замечания. Сначала было тяжело, хотелось, чтобы он нас вел, как и раньше. Теперь только после лета, когда восстанавливаем репертуар, репетируем — или на гастролях. И это огромное счастье, новый взгляд, новые нюансы.
— А Сергей Васильевич меняется — вот за то время, пока вы вместе?
— Мне кажется, он сильно изменился. Мы все меняемся и меняем друг друга. Вот он говорит — будем ставить то-то. Молчит, а потом: ребят, не могу написать композицию, не складывается. И вдруг раз — и «Записки покойника». Придумались сразу, идея была и у Боровского, и у него. Это же творчество, и это настолько не зависит от нас, а от автора, от случая, не только от умения. Хотя я не знаю людей, которые бы так гениально писали композицию. Мало того, он их еще и потрясающе читает!
— Что главное держит вас всех в «СТИ»?
— Я чувствую какую-то ответственность — мы все завязаны друг на друге, как в семье. Неловко сказать, что ты хочешь уйти из семьи. Притом что Сергей Васильевич говорил всегда — жизнь непредсказуема. Но внутри мы так повязаны, что, даже когда хочется пойти в другую сторону и побыть где‑то еще, очень тянет обратно.
