— Как вы воспринимаете реакцию на постановку «Детей Розенталя» в Большом?
— Тогда на примере Большого театра решили показать, как можно влиять на творческую политику в этой стране. Это была одна из первых попыток. Еще была попытка разобраться с творчеством В.Сорокина, когда сжигали его книги перед зданием Министерства культуры.
— Вы встречались с их представителями?
— А как же! У меня пикеты стояли около дома. И пикеты стояли на площади перед театром с лозунгами «До позора осталось 8 дней», «До позора осталось 7 дней». Целая акция была задумана на премьере. Просто мне удалось убедить, что нельзя ее осуществлять.
— Они вообще невменяемые, или они политики, которые делают свое дело за счет этих волонтеров?
— Не буду я про это говорить, эта история мне неприятна, правду вам скажу. Это слишком длинная, и слишком большая, и слишком глубокая история, я знаю гораздо больше, нежели хотел бы знать и уж тем более рассказывать.
— И тогда Большой театр очень уверенно выявил свое место в культурном ландшафте.
Если бы сломали Большой театр, остальные — как семечки. Не у-да-лось. И разумные головы, из идеологов, это сообразили — ой, мы здесь больше дров наломаем и хуже будет, давайте мы лучше откатим. А задача такая была, да
— И свое место, и способность все-таки отстаивать свои позиции. Ведь если б сломали Большой театр, остальные — как семечки. Не у-да-лось. И разумные головы из идеологов это сообразили — ой, мы здесь больше дров наломаем и хуже будет, раз уж они так устояли, то давайте мы лучше откатим. А задача такая была, да. Цель, цель этой политики я не понимаю.
— А вообще были попытки кроме «Детей Розенталя» влиять на творческую политику театра?
— Ну, таких масштабных, с привлечением Думы, не было. Помните Никиту Михалкова, все это? Были попытки другого свойства, всякие религиозные кампании, черносотенцы какие-то. Пытались срывать нам спектакли. А потом история с Театром Станиславского…
— Хорошо, а опуская подробности, о которых вы, может быть, не хотите говорить, эта история с «Детьми Розенталя» как-то повлияла на ваше представление о том, какое место занимает Большой театр в жизни страны?
— Да, каждое событие, которое происходило, показывало мне значимость Большого театра. Как у Бориса Александровича Покровского: почему, проходя мимо Большого театра, плюнул и гордый? Потому что Большой театр на холме, недоступен… К этому относится и басня про Моську и слона. Люди эти делают себе имя, поливая грязью главный театр страны.
— Но смотрите, притом что никто не оспаривает значимость Большого театра, он все равно как-то соотносится с властью, которая существует в стране, он такое лицо власти. И вдруг «Дети Розенталя»?
— Нет, вы ошибаетесь, Большой театр не лицо власти, а лицо музыкальной культуры и духовной культуры России.
— Несмотря ни на что?
— Конечно. Благодаря своему историческому опыту — более 200 лет, — это та институция, которая передает традиции внутри, непосредственно вживую от артиста к артисту, от певца к певцу, из ног в ноги, из рук в руки, из голоса в голос. Он уникален, потому что это хранилище шедевров, накопленных Россией, в музыкальном театре.
Да, Сталин делал витрину из Большого театра. Сумасшедшая была зарплата по тем временам, у народных артистов, у солистов она была выше, чем у министров, или равна министрам, 500 рублей. И дачи раздавались, и машины без очереди. То есть, все-все-все создавалось, чтобы показать, вот эта витрина, да… Приказом со всей страны перегоняли, переводили артистов.
Сейчас Большой витриной не является. Например, заработная плата такая же, как и в других театрах. Другой вопрос — успехи менеджмента, когда ты можешь заработать для артистов, и они получают больше, чем кто-то другой. Но базовые тарифные сетки — они для всех одинаковые. Никаких привилегий, дач нет, машины без очереди можно купить. Поэтому Большой театр — во всяком случае в мой период работы в Большом театре — он не являлся никаким… символом государства.
— А как же Попечительский совет, вся эта олигархическая история, которая поддерживает Большой театр?
— Во-первых, это не олигархическая составляющая государства, это крупные бизнесмены, которых удалось убедить… И это был целый процесс. Поначалу, когда мы формировали Совет попечителей — в 2001 году мы его создали, — задача была создать такой совет, в который бы входили только представители российского бизнеса с тем, чтобы доказать ему, что они должны вкладывать деньги в российскую культуру. Иностранцы — они все спонсоры, и традиционно они остаются спонсорами.
Мне человек курирующий говорит: «А почему это у вас такие страшные костюмы в спектакле?» И такого вдруг стало много. Такого уровня оценка, что называется, ниже плинтуса, да еще с претензией, с гонором
И мне было важно, чтобы самый крупный бизнес показал бы пример того, что нужно не только зарабатывать деньги, но нести и ту самую социальную ответственность перед обществом. А как ее можно понести? Поддерживая искусство, поддерживая Большой театр. На самом деле это крупнейший старейший музыкальный центр мира, равных которому буквально несколько в мире.
— А какие механизмы задействовали? Ведь нет никаких особенных экономических или налоговых льгот…
— Вот, это-то самое сложное было. И это действительно люди достойнейшие: не имея никаких льгот, они отдают свои деньги, которые могли потратить на лишнюю яхту.
— Может, действительно лишнюю?
— Поэтому и собрались такие люди, которые реально понимают это и реально хотят поддержать отечественную культуру. И с государством это никак не связано. Вот мы как-то приехали на гастроли в Лондон и привезли, в частности, «Бориса Годунова», которого тогда восстановили, как реликвию. И когда открылся занавес, народ ахнул. Они уже давно этого не могут делать по разным причинам — это дорого, нужно иметь такой большой театр, где выходит на сцену 300–400 человек, и так далее. И во всех газетах было написано: «Большой театр показывает, что, конечно, Россия: а) очень богатая страна и б) не оскудела талантами». Кто еще может позволить себе такого «Годунова» сегодня?
— То есть идея восстановить «Годунова» была чисто менеджерская, ваша, никоим образом не инспирированная властью…
— Конечно. Я вам скажу больше: ни разу ни один министр или член правительства, курирующий культуру, не говорил о том, что «хорошо бы поставить вот это, а то, что у вас сейчас там идет на сцене — это плохо, давайте уберем». Ни разу. Более того, когда с «Детьми Розенталя» вот эта вся история происходила, по-моему, это был ноябрь или декабрь, тогда в обращении президента к парламенту прозвучало: «Ни одна государственная структура не имеет права вмешиваться в творческую политику учреждений культуры». Все! Вот как сдуло, с этого момента — никого, ни Думы, ни звонков, ни еще чего-то. Хотя Владимир Владимирович лишь озвучил статью Конституции, о которой почему-то некоторые забыли…
— А теперь стали вмешиваться?
— Это когда мне человек курирующий говорит: «А почему это у вас такие страшные костюмы в спектакле?» или «Что за мизансцена, нечего на полу сидеть, это некрасиво». Ну, и это один из примеров. И такого вдруг стало много. Такая оценка, такого уровня оценка, что называется, ниже плинтуса, да еще с претензией, с гонором.
— И нынешнему руководству Большого театра приходится с этим сталкиваться также, да, вы думаете?
— Думаю, что да. Точно не знаю, потому что на эту тему мы не разговариваем… Но я уже это видел и не думаю, что в одночасье все изменилось. Думаю, только ухудшаться будет и ухудшается.
