«Вся классика очень сложная»
Репетитор кордебалета Нина Ухова — о Мариинке 1950-х, о том, как меняется фигура танцовщиц, и о своей работе преподавателя. Интервью: Антон Флеров
— Расскажите, как ваша судьба связана с Мариинским театром.
— Я поступила в училище еще до войны, закончила его в 1950 году. Тогда училище было частью Мариинского театра.
— А сейчас?
— Сейчас мы более разобщенно себя чувствуем — раньше все располагалось в одном помещении, на Росси. Поэтому вся школа, все классы при любой возможности ходили смотреть репетиции. Все уже знали требования репетиторов. Театр занимался в училище по классам, и часто двери открывали, смотрели актеров. Это была правильная организация. А сейчас у нас большой приток иногородних: из Перми, Новосибирска. Но наша школа по-прежнему является основой. Последние годы многие выпускницы училища уходят в другие театры. Может быть, им предлагают что-то более интересное. Каждый выбирает то, что считает нужным, ничего не поделаешь, такая жизнь.
— Необходим ли этап кордебалета для выдающихся выпускниц?
— По крайней мере раньше все проходили этот этап и ничего плохого в этом не было. Кого-то держали больше, кого-то держали меньше. Редко кого сразу принимали на солистку или на балерину.
— Вы работали во время войны?
— Нет, во время войны я училась. Эвакуировалась вместе со школой. Нас перевозили из Костромы под Пермь. Все эти годы мы пробыли в эвакуации. Сейчас сложно представить. Мы занимались в перчатках, шапках — так было холодно, у нас в середине зала стояла буржуйка. Причем занимались все классы: и маленькие, и старшие. И экзамены сдавали, и концертов масса была. Но все равно жизнь шла. Потом 22 года я проработала в театре, затем ушла на пенсию, и Бельский пригласил меня в Малый театр в качестве репетитора, тоже на кордебалет, но сначала я репетировала и с солистами. Потом я с Виноградовым проработала там 5 лет, а когда он перешел в Кировский театр, меня взял с собой. Так до сих пор работаю.
— В чем принципиальное отличие работы с кордебалетом и с солистами?
— Здесь 32 человека и больше, и их всех надо привести к единому знаменателю. Несмотря на то что все они заканчивали нашу школу, есть какие-то нюансы, есть какие-то положения, которые они должны сделать все одинаково.
— Почему они это делают?
— Потому что вначале хотят танцевать. А потом привыкают, наверное. Понимаете, всегда есть кто-то более способный, кто-то менее. Уже здесь видно, как человек продвигается. Кто выделяется, то дают сначала двойки, тройки, потом вариации, соло. Кто-то сразу проявляет свой потенциал для солистки, кто-то нарабатывает.
— А вы в качестве педагога-репетитора ставите такую задачу — выявить этот потенциал? Или у вас противоположная задача?
— Нет такой идеи, чтобы держать в кордебалете бесконечно. Там тяжелая психологическая ситуация для многих. Но у нас особенных конфликтов нету.
Конечно, у них тяжелая работа. Станцевать три акта трудного спектакля, то же самое «Лебединое озеро» или «Баядерку» — тяжело.
— А чем вы объясните, что приезжающие хореографы очень часто предпочитают людей из кордебалетов, а не солистов?
— Нет, выбирают и солистов. Просто видят что-то в человеке. Они какие-то куски отдельные показывают, и, хотя постоянно танцуют классику, что-то может проявляться не классическое, а современное, это вопрос пластики.
Но если репетируешь классику, все-таки трудно увидеть потенциал для какой-то другой хореографии. Когда их выбирают, думаешь: «Надо же, как здорово она себя здесь показала».
И балеты Баланчина интересно репетировать, там много движения у кордебалета. У него бессюжетные балеты, но очень интересные и красивые.
— Но его танец нельзя назвать академическим, там другие руки, другое пор-де-бра.
— Нет, у него академический танец, просто это неоклассика. Недаром Баланчин посвятил «Тему с вариациями» Императорскому театру. У него совершенно разные спектакли. «Серенада» — откровение полное. Я видела, как танцует New York City Balet, на пленке. Совсем по-другому. Это естественно. Мы не можем танцевать одинаково, ни по настроению, ни по чему. Я думаю, немножко у нас другое внутреннее состояние в классическом танце. Там более жесткое, у нас более лирическое. Они все делают потрясающе, но они на этом выросли. Мне кажется, что сущность нашей школы имеет значение. У нас более мягкие руки, другой поворот головы. По крайней мере, когда мы танцевали Баланчина в Америке, там были очень хорошие рецензии. Это надо танцевать как можно чаще.
— Какой самый сложный спектакль для вас?
— Вся классика очень сложная. Я думаю, для кордебалета самое сложное «Лебединое озеро». В «Тенях» они все-таки куда-то уходят, приходят. А тут вышли — и целый акт. Да вообще балет тяжелое искусство. Но у кордебалета есть свое лицо. Недаром называют corps de ballet — «тело балета». Он несет смысловую нагрузку сам по себе тоже.
— Вы давно работаете с кордебалетом, и произошло довольно большое изменение физики: девочки вытянулись, ноги вытянулись, руки все исхудали. Танец сразу стал более графичным, потерялся объем, появилось больше линий. Рисунок стал более ломкий.
— В этом тоже сложность. Сейчас очень различные, даже в смысле роста. Трудно стало создавать даже чисто зрительный ансамбль. Иногда из-за этого страдает качество.
— А гастроли мешают работе?
— Нет, на гастролях бывает даже легче работать. Бывает, надо что-то проверить, но это не ежедневные многочасовые репетиции. А акклиматизация, часовые пояса? Это у спортсменов. Балетные девочки, хоть и худенькие и тоненькие, они сегодня прилетели, а завтра должны быть на репетиции. Вся акклиматизация у них ночью.
